Солнце, оно обычно - радостное. Тем более, если его лучи огромным солнечным зайцем прыгают через застекленную крышу прямо на стену и пол. И при этом ты знаешь, что этот веселый заяц будет постепенно передвигаться, отчего все пространство галереи будет залито мягким теплым светом...
Не то начало. Хотя, если взять за образ и перефраз, что - в начале было Солнце...
Или даже вернее так: вначале было Солнце! Отсутствие пробелов тут принципиально важно. В том числе и для того, чтобы взгляд плавал в его свете, отчего приходило понимание: а сразу после Солнца появился цвет. Не случайно же свет и цвет так созвучны (в том самом начале, в котором - Слово).
Из цвета рождались картины. Хотя вопрос, конечно, интересный - из цвета ли? Может, картины рождаются вовсе не из него?
А из чего?
Откуда вообще берутся картины?
Желающие ответить обычно глубокомысленно сводят брови и начинают вещать идиомами, типа "кисть мастера", "палитра художника". Отчего неизбежно получается: взял художник бумагу или холст, взял кисть, взял краски и - пожалуйста, нате вам. С той самой кисточкой.
Но - как именно краска ложится, именно в какой последовательности, заполняет именно так отведенное пространство между штрихами и линиями... Как это вообще?

И уже мысли плавятся. Тем более, что сверху льется мягкое утреннее солнце, которое.
Все дело в том, что мне не хочется продолжать умничать. Потому я сразу ставлю точку после "которое", потому что на самом деле все эти странные рассуждения пастернаковского толка ("во всем мне хочется дойти до самой сути") здесь не слишком нужны. Это примерно из той же серии "Как объяснить ангела?".
Да как его объяснишь?! Вот вы видели ангела - не на чужой картинке, а своими глазами?..
Так о чем тогда я вас спрашиваю?!..

А вот у Александра Самарина ангел, судя по всему, живет. Не так, чтобы ночует на выделенном ему диванчике, и не так, что время от времени лазит в холодильник за кефиром (разве вы не знаете, что ангелы любят кефир?). Он живет у него - просто. И время от времени Самарин говорит ему: "Слушай, мне сегодня такой сон приснился. Хочешь расскажу?" Ангел обычно кивает, усаживается на трехногом табурете и сидит, подперев маленьким кулачком подбородок. Слушает он заинтересованно, хотя со стороны кажется, что он очень грустный. Все дело в том, что грусть и задумчивость люди частенько путают. А у ангелов особенно.
Самарин рассказывает ангелу свой сон - про то, как карусель переезжала, и все карусельные звери шли на новое место работы пешком, а карусельный начальник катил саму карусель на тележке; была ночь, и они должны были успеть к утру, чтобы не опоздать на работу - ведь опаздывать нехорошо...
Рассказывая все это, Самарин, конечно, рисует. Потому как не рисовать он вообще не умеет. Ангел же слушает его и кивает легонько, и чуть шевелит затекшими крыльями, отчего воздух в мастерской приходит в движение - и это и есть то самое, легкое дуновение благодати, которое оседает на холстах, оседает в раскрытых баночках с краской и подрагивает на кончике тонкой беличьей кисточки. Кисточка легко касается поверхности и в самый миг со-прикосновения происходит чудо - странное чудо рождения Живописи.
Потому что живопись - она живая. И очень хрупкая при этом.
В живописи хрупко все: соотношение между светом и тенью, между замыслом и воплощением, между небом и землей, между умом и разумом, между силой и слабостью, между сейчас и потом, между к и от и так далее (включая между так и далее).
Может быть поэтому, когда солнца становится больше и оно потихоньку доползает до "бродячих музыкантов" и - получается новое, другое, иное. Солнца больше - и картина другая. И уже солнечный бубен, солнечные блики одежд сами по себе в душе рождают радость бытия. Да чего там! Солнце само становится бубном (или бубен солнцем), отчего с каждым воображаемым ударом душа все больше наполняется светом. Только так очень остро можно ощутить пульсацию самой жизни.

Какое тяжелое штампованное словосочетание: "душа наполняется светом". Но как сказать иначе?
Вот я сижу на полу среди разложенных, расставленных, развешанных картин и вдруг ощущаю внутри себя свет. И его становится все больше, и в какой-то момент он начинает звучать.
Звук света.
Вот это уже лучше и вернее: видишь свет - слышишь звук. И даже не просто звук, а музыку. И радуешься тому, что можешь ее слышать. Она звучит в тебе какое-то время протяжной затухающей струной, которую тронули робко и несмело, или единым выдохом волшебной флейты...
Но волшебной не по-моцартовски, а по-самарински.

Добрый самаритянин, куда путь держишь?
Наверное, самаритянин вздыхает, когда слышит этот вопрос. Но это не вздох сожаления или облегчения (ведь вздох именно таким и принято считать). А на самом деле вздох - это когда ангел, который внутри тебя, мягко пошевеливает затекшими крыльями. И вот это шевеление воздуха и есть вздох. И тут уже от вздоха до духа рукой подать. И добрый самаритянин прекрасно знает к нему дорогу. Взял посох с котомочкой и вперед. Или назад. У этого пути, по большому сету, ведь нет направления, которое можно четко описать при помощи стандартных ориентиров. Потому что стандарты здесь не подходят. Стандарты вообще - не подходят. Это к ним можно подойти с той или иной меркой, с той или иной линейкой и смерить себя. В том числе и взглядом.

Я вглядываюсь в лица картин и думаю: кто к кому пришел? Кто кого какой мерой мерит? И что самое главное: а мой внутренний ангел - он тоже вестник с колокольчиком (тот самый звучащий свет - помните?!), или в руках у него карандаш, гусиное перо или стилос - с чем там еще ассоциируется умение составлять из букв слова, и только потом из слов - звук. Это у Ахмадулиной: "И нежный вкус родимой речи так чисто губы холодит..."
Мне ничего не холодит. Наверное, виной тому, теплое солнце, которое с каждым последующим мигом становится все теплее. Но это не жаркое тепло, а согревающее. И в этом тепле и свете рождаются мягкие слова, как и сама фамилия - Самарин. И шероховатые холсты, как само имя - Саша.

Анастасия ЯРОВАЯ.