Йоанн Барберо о проекте «Моя Сибирь»

К живописи относятся иногда с предубеждением. В мировых столицах, где развито и популярно современное искусство, распространено мнение, что живописи, как искусства, более не существует (за очень редким исключением), что она изжила себя, и, что искусство теперь в другом, а настоящие художники сегодня совсем не живописцы.

Живописцы, живопись… Ими, конечно же, все восхищаются, как же иначе? Их бережно хранят, иногда выставляют напоказ, их бальзамируют. Рассказывают историю создания, историю самих художников. Их обожают. Как же не чтить прославленную историю живописи, столь чарующее ремесло; и самих художников, этих славных малых: представителей богемы, но в жизни – часто неудачников, очаровательных меланхоликов, гениальных алкоголиков, высоких эстетов, аристократов, которые на самом деле оказываются для нас удивительно близкими, простыми и правильными. Только вот эти художники уже давно умерли. Идеология современного искусства говорит нам, что « героев» больше нет. Остались коллекции, идолы, следы мира, которого уже не существует, и который так и хочется назвать устаревшим.

Современные художники? Несколько исключений, шутников, живущих вне сегодняшней материальной действительности. Живопись? Пристрастие, которое вызывает смех и жалость, лживые похвалы и фальшивые «обмороки». Картины? Всего лишь милые картинки, в стадии регрессии, такие безвредные, что можно с легкостью смириться с их существованием в память о доблестном прошлом живописного дела.

На самом деле вышесказанное давно не является секретом, ведь историки неспроста объясняют, что XX-век в искусстве завершился в конце 70-х годов с приходом последних авангардистов, несмотря на столь блистательное его начало в 1905 году, когда человек, именуемый Пабло Пикассо, представил перед светом картину, внутри которой находился кусок полотна, натертого воском. До него другие художники уже подготовили почву для нововведений, например, всем известный Эдуард Манэ, рисуя своих натурщиц, вызывал в обществе смешки, плевки и освистывания. Или когда Поль Сезанн погрузился в поток света и пейзажа, чтобы потом в нем же и потеряться, как никто другой до него. Или когда «Кувшинки» поглотили Клода Монэ, или даже не сами «Кувшинки», а их чарующий цвет.

Эта же история повествует нам о соревновании искусств на «изм» (дадаизм, кубизм, футуризм, сюрреализм, конструктивизм…), между Парижем, Берлином и Москвой до Второй Мировой войны, и – между улицами Нью-Йорка после нее.

История искусства говорит нам о том, что все возможные и невозможные стили, техники, направления живописи были исчерпаны в прошлом веке, когда явление модернизма в живописи совпало с моментом исчезновения образов и фигур, временем, когда изображение рассеялось и раскололось на части, и, аннулировав само себя, оставило на поверхности свою первоначальную материю, свое пустое и бесцельное существование, независимое и самодостаточное (что называется абстракцией). Она рассказывает нам о том времени, когда полотна, постепенно исчезая, стали уступать место процветающему течению «ready-made», о времени, когда художники отказались от живописи, желая посвятить себя «перформансу» и как к концу века в современных музеях и галереях экспонируются не картины, а их отсутствие (так называемые «инсталляции»).

Безусловно, художники еще существуют, и мы принимаем их анахроничное существование. Но если они находят еще место в современной истории искусств, которая строго диктует свои законы, то их творчество существует только лишь при условии корреляции с востребованными в современном обществе видами культуры. Живописи нужно вступать в диалог с главенствующими формами искусства, которые ее почти полностью отрицают (фотография, кино, видеоискусство, инсталляции, искусство перформанса…). Идеология современного искусства говорит, что живопись исчерпала себя. Некоторый порог насыщенности уже достигнут, выше которого она может существовать, лишь согласившись занять второстепенное место в большой игре и большой системе искусств. Живопись обречена подражать, цитировать, возрождать старые формы и неустанно смеяться над своим прошлым, ничего не предлагая взамен. Уже больше 30 лет такое видение искусства носит имя постмодернизма.

А что, если этот вариант истории не совсем точен. А что, если надо все пересмотреть с самого начала? Пересмотреть, детально разобраться и переписать? Возможно, наша эпоха была просто периодом всеобщей амнезии, особой формы варварства, резко ограничивающей нашу способность жить и чувствовать? Такие вещи уже случались, не исключено, что они повторятся вновь, и неважно, если с нашим покорным согласием или без нашего ведома.

Придя на выставку «Моя Сибирь», в моей голове, без сомнения, стояли эти вопросы. Каким уровнем творческого безумия нужно обладать, какие иметь иллюзии, чтобы в наши дни погрузиться в такую уже устаревшую профессию, как художник? В плену каких старомодных амбиций нужно находиться? Какой должен быть невроз и какое отрицание современного мира? Какое должно быть видение жизни? Какие встречи? Какое упрямство? Как человек приходит к тому, чтобы в один день отказаться от разумной и успешной жизни, к которой мы все более или менее стремимся?

В этом огромном собрании картин (семьдесят произведений искусства) на выставке «Моя Сибирь», более всего поражает смелость поступка: собрать в одно длинное полотно картины абсолютно разных художников, которые упорно рисуют, свято веря в то, что им есть, что сказать и показать, и им это удается…

Это рискованное дело, ведь не все картины могут ужиться друг с другом, не потеряв своей привлекательности. Здесь не было целью искать логику связи картин и стилей между собой, здесь ее нет, каждая работа индивидуальна – тем лучше. Ценители искусства могут спорить, соглашаться с друг другом, или, наоборот, иметь различные мнения и предпочтения.

Зритель блуждает, останавливается, ускоряет шаг, возвращается назад, он ищет точки опоры и он их всегда находит.

Невооруженным взглядом видно, что из всех направлений живописи, описанных великой историей искусства (о которой мы говорили ранее), художники, представленные на выставке «Моя Сибирь», выбрали стиль конец XIX века, а именно — импрессионизм. В их работах также можно увидеть и яркие инновации начала XX века, эпохи постсезанизма, кубизма и коллажа. Здесь виден поиск, желание проделать путь, который другие уже давно прошли, и, который возможно, принесет что-то и нам сегодня, – в мир, в котором все больше и больше рождается образов, которые нагромождаются один на другой, лишая нас возможности ими любоваться. Направиться уже по пройденному пути – не значит пойти назад. Творить кистью может иметь свой смысл в эпоху бесчисленного потока цифровых изображений. Вот, о чем говорит нам эта выставка.

Писать картину – значит кинуть взгляд, приостановить время и запечатлеть облик, поймать его и подарить все это зрителю, который, в свою очередь, поймет ее суть. Каждый оценивает картину, исходя из своего собственного восприятия и фантазии.

Две работы захватили меня.

Первая – это картина «Байкал» Александра Самарина. В работе не видно всего лица, нет рта, который представляется нам одновременно чудовищным и великолепным. Фантастическое создание живет в картине и не хочет с нами разговаривать. Оно смотрит на нас (как все великие картины смотрят на нас) и заставляет нас смотреть на него. Оно приковывает наш взгляд, завораживает и более не отпускает. Картина развивает наше видение. У странного существа будто выросли рога на голове, или же, замерзли сосульки. Это «животное» – дух Байкала, его присутствие интригует нас, оставляет глубокий отпечаток в сознании, и больше нас не покидает. В течение нескольких дней образ остается с нами, проникая все глубже и глубже внутрь. Эта мощная работа дарит нам те ощущения, которые может дать только одна живопись. Даже не зная творчества художника, мы чувствуем его силу и впитываем ту мифологию, которую он смог изобразить. Мир темно-синей ночи, ночной синевы, цвета стали и лазурита, а в нем- лицо цвета земли и глины, цвета коричневой охры и сожженного апельсина.

Это просто, это зарождение искусства, а значит, на самом деле – очень сложно, ведь речь идет о мире ощущений и чувств. Мы представляем себе Сезанна, беседующего с Эмилем Бернаром: «Я хочу быть ребенком и радоваться тому, что я вижу, слышу, дышу, тонко чувствую, и от этого приходить в восторг. Я хочу быть ребенком, который находится постоянно в поиске и пытается выразить все свои чувства на холсте».

Вторым на меня посмотрело лицо, прилипшее к телу птицы. Это странное создание играло на флейте, рядом с ним располагалась ваза с букетом цветов. Эта картина написана Аллой Цыбиковой. Название ее – «Сумерки». Я не знаю, о чем говорит картина. Как и дух Байкала, она не разговаривает. Она лишь играет свою тихую мелодию, трогательную до глубины души, но такую для нас необъяснимую. Она мечтает, и заставляет нас мечтать вместе с ней.

Она напоминает мне мир Одилона Редона, художника XIX века, творившего вне стандартных моделей, вне школ и художественных групп, мир, неутомимо изображавший своих монстров и чудных созданий, которые впечатляют нас, как только одна живопись способна впечатлять, — без слов, без концепций.

«Природа сама наказывает нам повиноваться благам, ею даренным. Те блага, которые она подарила мне, привели меня к грезам; я испытал муки творческой фантазии и неожиданные открытия, которые она преподнесла моему перу. Эти открытия я неустанно использовал, покоряясь изученным и испытанным мной высшим законам искусства, только для одной цели: вызвать у зрителя, молниеносно его покорив, все ассоциации, связанные с притягивающей нас неизвестностью, на пределе мысли».

Йоанн Барберо. Литературный критик, искусствовед. Директор ИРКПОО «Альянс Франсез-Иркутск»